Кровь моя холодна. Холод её лютей Реки, промерзшей до дна. (с)
Автор: Шайтан.
Фандом: Noblesse
Персонажи: Франкенштейн, Темное Копье.
Дисклеймер: все принадлежит авторам манхвы.
Текст.
У него всегда получалось дарить людям вторую жизнь. У меня - только отнимать единственную. Как будто я не предупреждал его, как будто не видел насквозь намерения и сущность этих недалеких кусков мяса. Они, как один - глупы, но хитры.
Вот тот парень, к примеру. Мы вытащили его с того света. В тот день он шел мимо нашего дома, пошатываясь. Его лицо было перемотано грязными серыми тряпками, рука едва держалась на бинтовой перевязи. Если бы этот вшивый пес не сдох от болезни - его убил бы голод или камни жестоких крестьян. Ни один не рискнет подойти близко к прокаженному, ни один не решится пустить такого даже за калитку. Но Франкенштейн - надо было додуматься! - взялся его лечить. Разумеется, природа одарила нас с ним многими талантами и умениями. Но касаться руками этих живых обрывков мяса, сутками проводить у его постели, отпаивая самыми чудесными нашими отварами, обтирать составами, на разработку которых ушла ни одна сотня бессонных ночей - все во мне протестовало против такого оригинального способа самоубийства. Зато, не скрою, какое торжество, смешанное с отвращением, испытал я, когда этот самый паренек, излечившись абсолютно, ползал у нас в ногах, едва не целуя подошвы сапог. Помнится, мне хотелось заехать ему в зубы металлической подбойкой - настолько жалко и унизительно выглядел спасенный на тот момент. Он обещал прислуживать нам, помогать по хозяйству и вечно быть с нами в путешествиях, подобострастно клялся в верности и мерзко льстил. Мы с Франкенштейном были категорически против подобных клятв. Но все глупая жалость моего человека - он оставил паренька "на пару недель", объяснив это тем, что недавно излеченному просто некуда идти. Эта отвратительная тварь сбежала со всеми нашими пожитками спустя три дня. Он каким-то образом вынюхал, где лежали деньги, запасы еды на пару дней вперед и парадный костюм. Нелепый выродок! Путь его был так очевиден, псевдологика его побега рассчитывалась элементарными законами логики. Мы нашли его быстро и без проблем в лесу неподалеку от дома - он упал под куст и мирно спал, сжавшись калачиком и подложив под голову мешок с нашими сбережениями. Я не выдержал, и, разбудив его пинком ноги под ребра, с размаху ударил ножом в область глаз. Потом Франкенштейн немало раздумывал над тем, как нам пришло в голову ослепить создание, которому мы же подарили жизнь.
- Зачем он так поступил? Что руководит человеком в те минуты, когда он рассыпается в благодарностях в один день, а на следующий же готов обворовать тебя едва не до нитки? - мой человек слишком остро переживает все это. И мою мнимую жестокость, и отвратительные повадки человеческого вида. Прошло ведь уже полгода с того случая, я окончательно отделился от него и получил статус оружия. Нет, право, превосходного оружия! Во всяком случае, я считаю, что мне очень подходит та форма, в которой я обычно воплощаюсь во внешнем мире. А, впрочем, я могу принимать любой вид, который мне понравится и который есть в воспоминаниях забранных мною душ.
- Я говорил тебе, что глупо применять нашу силу и умения на то, чтобы нести благо этим низшим существам. Да и для чего? - они подыхают, так или иначе, рано или поздно. - я вытянул ноги, сидя на ступенях придуманной мной же лестницы. Лестница эта - моя особенная гордость. Я выдумал её, возвышающуюся посредине внутреннего мира. Она уходит вниз до бесконечности, но вверху обрывается на половине ступени, обломанной и походящей на руины.
- Я мечтал о том, что смерти не будет... что я смогу победить её, или хотя бы облегчить жизнь тем, кто обречен. И мне ведь удавалось! Удавалось совершить то, что все считали невозможным! Но... я не желал благодарности, не желал этих восторгов в мою честь. Тем более, когда они оборачиваются иной стороной, стоит ситуации немного поменяться.
- Смерть - естественный финал для тех, кто и не достоин жизни. И раз уж этим тварям не хватает ума и силы, чтобы самим позаботится о себе - стоит, разве что, помочь им поскорее расстаться с тем, чего они не в состоянии сохранить. Ты и сам прекрасно знаешь, что моя сила не предназначена для того, чтобы склеивать эти разбитые сосуды. - Франкенштейн вздыхает, соглашаясь со мной. Безумно хочется дотронуться до него в этот момент. Так выходит всегда - я оказываюсь рядом с ним еще раньше, чем сумею сформулировать свое желание. Если бы кто-нибудь спросил, как вышло так, что в единый момент я почувствовал его кожу под своими руками, его кровь, мгновенно выступившую из-под моих когтей - я бы не смог ответить. Одно движение мысли, одно желание вновь оказаться единым с моим человеком... Он даже не сопротивляется, как порой - только подается навстречу и накрывает мои ладони своими. Иногда мне интересно, что было бы, обрети я собственное, другое тело, имей я возможность прикоснуться к нему в их мире, который сейчас я умею видеть только его глазами...
Я забываю, кто я, кто он самое и уже не могу ни различить, не разделить нас в нашем же сознании...
***
Мне нравится слышать хруст человеческой трахеи под своим сапогом. Обычно в этот момент бессмысленные существа, гордо зовущие себя "воинами" только забавно хрипят, пытаясь ни то просить пощады, ни то проклясть нас с Франкенштейном страшными молитвами. А потом продолжают посылать эти свои пожелания, уже будучи частью меня. Ими потом бывает весело пугать моего создателя. Мы с ним не боимся никого: ни воинства, ни колдунов, ни дьявола. Я, наверное, и сам дьявол пострашнее тех, о которых пишут в так популярных нынче Апокалипсисах. Вот даже Франкенштейн - я надел на себя обличие той девочки, которую мы нечаянно убили во время эксперимента и начал обвинять его в убийствах. Он с чего-то извинялся передо мной, бледнел, говорил, что его целью было совсем иное. Покажи ему с пяток таких детишек и женщин во сне - и он будет просыпаться в холодном поту, дрожа и продолжая шептать оправдания. Я никогда не скажу ему, как он невероятно красив и... наверное, даже трогателен в этот момент. Страх, раскаяние - как бы мне хотелось избавить его от этих рудиментарных чувств. Ведь это я - воплощение страха и животного отчаяния всех павших от нашей силы. А он страшится и убегает от нас, будто бы совершил что-то предосудительное. Будто бы даже мое существование - предосудительно. Я смеюсь над ним в такие моменты, смеюсь и умиляюсь его оправданиям. Но на самом же деле мне впору ненавидеть себя. Ведь своим страхом он явно дает понять, что не примет меня до конца. И сколько бы я ни старался быть ближе, сколько бы раз он не отдавал свое тело полностью на мое усмотрение - чаще всего во время сражений - он не вернет меня окончательно. Потому что я - безумие. Потому что я каждый раз почти убиваю его. И даже ран заживить не могу - пытался лишь раз, использовав свою энергию. Но Франкенштейн, вместо того, чтобы как-то оживиться, страшно закричал, весь извернулся, а изо рта его потекла кровь. Не то, чтобы я испугался - какое мне дело до его тела? - но решил больше так не делать. Позже он все-таки пришел в чувство и мы покинули поле боя.
- Ты пытался убить меня... - это первое, что сказал он, вновь обретя свое сознание.
- Разумеется. Ты был так слаб, это стало бы отличным шансом стать единоличным владельцем этой оболочки - Я нарочно стараюсь улыбаться как можно более зловеще, наклоняясь ближе. Франкенштейн отстраняется, напряженно глядя куда-то в сторону. "Вот идиот, он ведь верит! Действительно верит, что я мечтаю избавиться от него. И от нашего тела. Нет, правда верит. Когда я выхожу во внешний мир по его призыву, крича о свободе и о том, что наконец порвал путы - тоже верит. И смотрит со злостью, и все время пытается "взять под свой контроль." Контроль... меня и без того тянет к нему, как железный лист к магнитному камню...
- Так почему же не убил? - Франкенштейн усмехнулся моей же усмешкой и моим же взглядом пристально посмотрел прямо в глаза.
- Передумал. Вдруг ты еще мне пригодишься. И потом, вдвоем завоевывать эту страну будет куда интереснее!
- Я не собираюсь завоевывать стран... - похоже, он совершенно овладел собой и сел на ту же лестницу, которую я себе облюбовал несколько лет назад. - Пока что - не собираюсь. Ведь ты правда убьешь меня, стань эти заварушки посерьезнее.
- Убью. - Я прикрыл лицо кружевным рукавом рубашки, которую любил носить во время относительного мира. Тут Франкенштейн рассмеялся сам, то ли различив и поняв мой тон, то ли наконец осознав мои мотивы - я уверен, что он должен чувствовать мои намерения сам по себе и разгадывать их без объяснений. Черт бы побрал этот его смех! Не выдержу. Секунда. Продержаться всего одну секунду...
Иногда я сомневаюсь в том, кто из нас первоначален. И вот именно в такие моменты я думаю, что как раз этот человек - мое безумие, вовсе не наоборот.
Фандом: Noblesse
Персонажи: Франкенштейн, Темное Копье.
Дисклеймер: все принадлежит авторам манхвы.
Текст.
У него всегда получалось дарить людям вторую жизнь. У меня - только отнимать единственную. Как будто я не предупреждал его, как будто не видел насквозь намерения и сущность этих недалеких кусков мяса. Они, как один - глупы, но хитры.
Вот тот парень, к примеру. Мы вытащили его с того света. В тот день он шел мимо нашего дома, пошатываясь. Его лицо было перемотано грязными серыми тряпками, рука едва держалась на бинтовой перевязи. Если бы этот вшивый пес не сдох от болезни - его убил бы голод или камни жестоких крестьян. Ни один не рискнет подойти близко к прокаженному, ни один не решится пустить такого даже за калитку. Но Франкенштейн - надо было додуматься! - взялся его лечить. Разумеется, природа одарила нас с ним многими талантами и умениями. Но касаться руками этих живых обрывков мяса, сутками проводить у его постели, отпаивая самыми чудесными нашими отварами, обтирать составами, на разработку которых ушла ни одна сотня бессонных ночей - все во мне протестовало против такого оригинального способа самоубийства. Зато, не скрою, какое торжество, смешанное с отвращением, испытал я, когда этот самый паренек, излечившись абсолютно, ползал у нас в ногах, едва не целуя подошвы сапог. Помнится, мне хотелось заехать ему в зубы металлической подбойкой - настолько жалко и унизительно выглядел спасенный на тот момент. Он обещал прислуживать нам, помогать по хозяйству и вечно быть с нами в путешествиях, подобострастно клялся в верности и мерзко льстил. Мы с Франкенштейном были категорически против подобных клятв. Но все глупая жалость моего человека - он оставил паренька "на пару недель", объяснив это тем, что недавно излеченному просто некуда идти. Эта отвратительная тварь сбежала со всеми нашими пожитками спустя три дня. Он каким-то образом вынюхал, где лежали деньги, запасы еды на пару дней вперед и парадный костюм. Нелепый выродок! Путь его был так очевиден, псевдологика его побега рассчитывалась элементарными законами логики. Мы нашли его быстро и без проблем в лесу неподалеку от дома - он упал под куст и мирно спал, сжавшись калачиком и подложив под голову мешок с нашими сбережениями. Я не выдержал, и, разбудив его пинком ноги под ребра, с размаху ударил ножом в область глаз. Потом Франкенштейн немало раздумывал над тем, как нам пришло в голову ослепить создание, которому мы же подарили жизнь.
- Зачем он так поступил? Что руководит человеком в те минуты, когда он рассыпается в благодарностях в один день, а на следующий же готов обворовать тебя едва не до нитки? - мой человек слишком остро переживает все это. И мою мнимую жестокость, и отвратительные повадки человеческого вида. Прошло ведь уже полгода с того случая, я окончательно отделился от него и получил статус оружия. Нет, право, превосходного оружия! Во всяком случае, я считаю, что мне очень подходит та форма, в которой я обычно воплощаюсь во внешнем мире. А, впрочем, я могу принимать любой вид, который мне понравится и который есть в воспоминаниях забранных мною душ.
- Я говорил тебе, что глупо применять нашу силу и умения на то, чтобы нести благо этим низшим существам. Да и для чего? - они подыхают, так или иначе, рано или поздно. - я вытянул ноги, сидя на ступенях придуманной мной же лестницы. Лестница эта - моя особенная гордость. Я выдумал её, возвышающуюся посредине внутреннего мира. Она уходит вниз до бесконечности, но вверху обрывается на половине ступени, обломанной и походящей на руины.
- Я мечтал о том, что смерти не будет... что я смогу победить её, или хотя бы облегчить жизнь тем, кто обречен. И мне ведь удавалось! Удавалось совершить то, что все считали невозможным! Но... я не желал благодарности, не желал этих восторгов в мою честь. Тем более, когда они оборачиваются иной стороной, стоит ситуации немного поменяться.
- Смерть - естественный финал для тех, кто и не достоин жизни. И раз уж этим тварям не хватает ума и силы, чтобы самим позаботится о себе - стоит, разве что, помочь им поскорее расстаться с тем, чего они не в состоянии сохранить. Ты и сам прекрасно знаешь, что моя сила не предназначена для того, чтобы склеивать эти разбитые сосуды. - Франкенштейн вздыхает, соглашаясь со мной. Безумно хочется дотронуться до него в этот момент. Так выходит всегда - я оказываюсь рядом с ним еще раньше, чем сумею сформулировать свое желание. Если бы кто-нибудь спросил, как вышло так, что в единый момент я почувствовал его кожу под своими руками, его кровь, мгновенно выступившую из-под моих когтей - я бы не смог ответить. Одно движение мысли, одно желание вновь оказаться единым с моим человеком... Он даже не сопротивляется, как порой - только подается навстречу и накрывает мои ладони своими. Иногда мне интересно, что было бы, обрети я собственное, другое тело, имей я возможность прикоснуться к нему в их мире, который сейчас я умею видеть только его глазами...
Я забываю, кто я, кто он самое и уже не могу ни различить, не разделить нас в нашем же сознании...
***
Мне нравится слышать хруст человеческой трахеи под своим сапогом. Обычно в этот момент бессмысленные существа, гордо зовущие себя "воинами" только забавно хрипят, пытаясь ни то просить пощады, ни то проклясть нас с Франкенштейном страшными молитвами. А потом продолжают посылать эти свои пожелания, уже будучи частью меня. Ими потом бывает весело пугать моего создателя. Мы с ним не боимся никого: ни воинства, ни колдунов, ни дьявола. Я, наверное, и сам дьявол пострашнее тех, о которых пишут в так популярных нынче Апокалипсисах. Вот даже Франкенштейн - я надел на себя обличие той девочки, которую мы нечаянно убили во время эксперимента и начал обвинять его в убийствах. Он с чего-то извинялся передо мной, бледнел, говорил, что его целью было совсем иное. Покажи ему с пяток таких детишек и женщин во сне - и он будет просыпаться в холодном поту, дрожа и продолжая шептать оправдания. Я никогда не скажу ему, как он невероятно красив и... наверное, даже трогателен в этот момент. Страх, раскаяние - как бы мне хотелось избавить его от этих рудиментарных чувств. Ведь это я - воплощение страха и животного отчаяния всех павших от нашей силы. А он страшится и убегает от нас, будто бы совершил что-то предосудительное. Будто бы даже мое существование - предосудительно. Я смеюсь над ним в такие моменты, смеюсь и умиляюсь его оправданиям. Но на самом же деле мне впору ненавидеть себя. Ведь своим страхом он явно дает понять, что не примет меня до конца. И сколько бы я ни старался быть ближе, сколько бы раз он не отдавал свое тело полностью на мое усмотрение - чаще всего во время сражений - он не вернет меня окончательно. Потому что я - безумие. Потому что я каждый раз почти убиваю его. И даже ран заживить не могу - пытался лишь раз, использовав свою энергию. Но Франкенштейн, вместо того, чтобы как-то оживиться, страшно закричал, весь извернулся, а изо рта его потекла кровь. Не то, чтобы я испугался - какое мне дело до его тела? - но решил больше так не делать. Позже он все-таки пришел в чувство и мы покинули поле боя.
- Ты пытался убить меня... - это первое, что сказал он, вновь обретя свое сознание.
- Разумеется. Ты был так слаб, это стало бы отличным шансом стать единоличным владельцем этой оболочки - Я нарочно стараюсь улыбаться как можно более зловеще, наклоняясь ближе. Франкенштейн отстраняется, напряженно глядя куда-то в сторону. "Вот идиот, он ведь верит! Действительно верит, что я мечтаю избавиться от него. И от нашего тела. Нет, правда верит. Когда я выхожу во внешний мир по его призыву, крича о свободе и о том, что наконец порвал путы - тоже верит. И смотрит со злостью, и все время пытается "взять под свой контроль." Контроль... меня и без того тянет к нему, как железный лист к магнитному камню...
- Так почему же не убил? - Франкенштейн усмехнулся моей же усмешкой и моим же взглядом пристально посмотрел прямо в глаза.
- Передумал. Вдруг ты еще мне пригодишься. И потом, вдвоем завоевывать эту страну будет куда интереснее!
- Я не собираюсь завоевывать стран... - похоже, он совершенно овладел собой и сел на ту же лестницу, которую я себе облюбовал несколько лет назад. - Пока что - не собираюсь. Ведь ты правда убьешь меня, стань эти заварушки посерьезнее.
- Убью. - Я прикрыл лицо кружевным рукавом рубашки, которую любил носить во время относительного мира. Тут Франкенштейн рассмеялся сам, то ли различив и поняв мой тон, то ли наконец осознав мои мотивы - я уверен, что он должен чувствовать мои намерения сам по себе и разгадывать их без объяснений. Черт бы побрал этот его смех! Не выдержу. Секунда. Продержаться всего одну секунду...
Иногда я сомневаюсь в том, кто из нас первоначален. И вот именно в такие моменты я думаю, что как раз этот человек - мое безумие, вовсе не наоборот.
@темы: character: other, character: Frankenstein | Director Lee
концепт Копья, которое способно врать своему создателю, потому что тот все равно должен чувствовать правду, очень хорош, особенно учитывая, что Франки достаточно мнителен, чтобы принимать слова оружия за чистую монету и при этом игнорировать очевидные сигналы своего подсознания.
и спасибо, позабавил пафос Копья в заключительной фразе)) это же очевидно, что для двух разделенных частей души Франкенштейна вторая будет казаться безумной. просто миру повезло, что вместе с яростью и жаждой власти отделилась и обидчивость, гордо усевшаяся в темном уголке с табличкой "я - Зло!!!" перед собой)) иначе Франки пришлось бы, наверное, гораздо более серьезные баталии за обладание телом выдерживать.
и при этом игнорировать очевидные сигналы своего подсознания. - А Копье - и есть своего рода часть подсознания. Кто знает, возможно, в других ситуациях они, напротив, настолько "сближаются", что не всегда способны различить мысли создателя/оружия (соответственно) от собственных. Мнительность-мнительностью, но в случае, когда сам не можешь разобраться, чьи слышишь мысли...
позабавил пафос Копья в заключительной фразе)) - Ну, Копье у меня вот такое обычно - оно переполнено пафосом, так получается))
что для двух разделенных частей души Франкенштейна вторая будет казаться безумной. - вот да)
гораздо более серьезные баталии за обладание телом выдерживать. - Так они были, я уверен.) Но точно не в этом фике - в этих эпизодах у них на редкость неконфликтные ситуации. Тоже так получилось: если бы они сражались за обладание телом прямо всегда, не думаю, что оба долго бы выдержали такую войну). А мне внезапно захотелось показать "мир", хотя и тоже не окончательный.
Ну, Копье у меня вот такое обычно - оно переполнено пафосом, так получается))
видимо, склонность к излишним театральным эффектам Франкенштейн тоже отнес к своим порокам Х)